Людмила Бояджиева - Не плачь, Джульетта! [Феллини]

Джульетта: — Ты везде ищешь клоунов! Для тебя вся жизнь — цирк!.. Я уже была Джельсоминой. Клоунессой.

Феллини: — А разве не Джельсомина сделала Мазину звездой! — «Оскар», марки духов, косметики, фасоны одежды — с именем твоей клоунессы. Критики вопили: «Да это Чаплин в юбке!»

Джульетта (поднимается, возвращается на свою площадку в свет прожекторов): — По–твоему, актер, услыхав, что в его таланте есть что–то клоунское, должен считать себя польщенным. Хорошо, я жутко польщена. (клоунски кланяется японцам, те восторженно хлопают) С счастлива, я необычайно счастлива, господа!

Феллини: — Довольно дискуссий. А ну–ка раздевайся! (костюмер приносит новую одежду Джульетте) — Вот твой костюм.

Джульетта (рассматривая вещи): — И что же эта несчастная заработает своим ремеслом, если будет такой уродиной — коротконогой, жалкой? (с отчаянием снимает туфли, яркое платье)

Феллини: — Да, жалкой и побеждающей одновременно. У Кабирии взгляд потерянной собачки: в нем растерянность, желание понравиться, найти хозяина. Но самое главное — надежда и доверие к жизни! Зачастую, совершенно напрасное, наивное, душераздирающее доверие к этому подлому миру! (закрывает глаза, шепчет) — И чудесному… Чудесному, девочка моя.

Джульетта (Нехотя натягивает новый костюм): — Настоящее чучело. Эти белые носочки и туфли без каблуков — ты специально придумал их, что бы я казалась еще приземистей, а ноги как обрубки. (с отвращением рассматривает жакет из куриных перьев) — Матерь Божья, только не это! Федерико!

Феллини: — Джульетта! От фильма отказалось семь продюссеров. Они требовали, что бы я взял на роль Кабирии яркую, фактурную, сексапильную актрису. Но я не хочу снимать фильм про гулящую секс–бомбу! Эта история не о порочной любви к мужчинам, а о всепобеждающем доверии к жизни. У меня может быть только одна Кабирия — ты!

Джульетта (натягивая перья): — Фильм провалится! Кому понравится эта несчастная облезлая курица! То же мне — проститутка с Геологического бульвара! Жалкая девчонка из провинциального приюта.

Феллини, (осматривая ее): — Совсем не плохо. Даже, можно сказать, великолепно! (подходит, взлохмачивает ей волосы) Теперь отлично! Отлично, Джульетта! Уфф! (К съемочной группе) Внимание всем! Итак, мы снимаем второй эпизод. Кабирия вышла на работу после того, как ее любимый мужчина обокрал ее и пытался утопить. Она сожгла его вещи, вырвала воспоминания из своего сердца, принарядилась и вышла на улицу. Она среди своих, она готова затеять скандал, смеяться, драться, спорить — жизнь продолжается…

Японцы рукоплещут: — Колосий, колосий цирк полусился, Феллини–сан.

Щелкая киноаппаратами и продолжая улыбаться и кивать, под предводительством Секретарши японцы нехотя покидают площадку.

Феллини: (Джульетте) — И никогда не говори так. Я запрещаю, слышишь, Джульетта! Никогда не говори, что наш фильм провалится.

Хлопушка «НОЧИ Кабирии»

На экране — крупный план финала. Кабирия идет по дороге, ее обгоняет веселящаяся молодежь.

На авансценупод эту музыку выходит Журналист — подобие молодого Феллини, небрежно переброшен за спину конец красного шарфа, в руках — газеты.

Журналист: — В 1956 лента мало известного итальянского режиссера «Дорога» получила «Оскара», как лучший иностранный фильм. 1958 — новая сенсация. Американская Киноакадемия стоит на ушах, безумствует зал.

Слышен шум голосов в зале, где идет присуждение «Оскара» В свете прожекторов стоит элегантная, сияющая Джульетта с двумя статуэтками в руках.

Журналист голосом ведущего церемонию объявляет: «Американская Киноакадемия удостоила фильм Федерико Феллини «Ночи Кабирии» двух наград — как лучший иностранный фильм года и за лучшее исполнение женской роли. Браво, Федерико! Браво, Джульетта!»

Больница Римини через несколько дней после операции.(1993 год) На левом краю авансцены виден бокс с кроватью и тумбочкой. Надпись: «Городская больница РИМИНИ». За прозрачной ширмой, лицом к зрителям сидит Журналист. Он присутствует в воображении выздоравливающего больного, провоцируя его на исповедь. Общается с залом, комментируя действие. Вокруг него — корзины и вазы с букетами цветов.

Феллини (в кровати. Толстая монахиня в крахмальном чепце ухаживает за больным).

Монахиня: — Вы идете на поправку, синьор Феллини. Весь Римини молится за вас. Верно говорят, что в родном городе даже стены лечат. Приехали навестить родные места и с божьей помощью лишились воспаленного желчного пузыря. А в Риме еще не известно, как бы все вышло… Там все куда–то торопятся, чего–то все ищут… А чего, спрашивается?

Феллини: — Счастья, полагаю…(приглядывается к ней) Сестра, подайте мне, пожалуйста, вон те карандаши и листки. (Берет карандаши, рисует задницу отвернувшейся монашки. Заходит Доктор со стопкой телеграмм, замечает рисунок)

Доктор: — Вижу, все идет прекрасно, а, маэстро? Скоро вы будете бегать. (Улыбаясь, подмигивает, кладет на тумбочку пачку разноцветных бланков) А это новые телеграммы — вся Италия желает вам скорейшего выздоровления. Розовые бланки — послания от правительства.

Феллини: — С наслаждением почитаю на досуге. Где Джульетта?

Доктор: — Я отпустил синьору Мазину в Рим — сказал, что теперь ей не о чем беспокоиться. Она уехала рано утром, вы еще спали.

Феллини: — У Джульетты срочные дела в столице…(протягивает Доктору рисунок) Это вид сестры Паулиньи сзади. Не могу же я пристально смотреть монашкам в лицо. Весьма выразительная… спина, не находите?

Журналист (сообщает зрителями, находясь вне палаты) — Спина? — сказал он? — Задница! Он всегда рисовал задницы. И на вопрос журналистов «Что вы больше всего любите?», отвечал примерно следующее: «…Гомера, мороженое с орехами, вокзалы, пустые церкви, Ариосто, женские толстые зады на велосипедном сидении…» Вот так — все в один ряд.

Феллини (доктору): — Детские впечатления…Еще в весьма юных летах я с ватагой пацанья бегал к часовенке при церкви деи Паолотти, куда иногда приезжали святить свою живность крестьянки. Мы прозвали этих деревенских красоток «Усачками». На верхней губе у них отчетливо виднелся темный пушок. Мы лихорадочно пересчитывали велосипеды, определяя, сколько «усачек» приехало сегодня в часовню и ждали. Наконец «усачки» выходили со своими курами, кроликами, козами и усаживались на велосипеды. Мы замирали — наступал главный момент! Заостренные рыльца седел, словно мышки, шустро скрывались под юбками из черного блестящего и скользкого сатина. От этого обтягивались, надувались, вспыхивали восхитительными бликами задницы… Задницы, равных которым не было во всей Романье…

Доктор: — В этом смысле у нас тут благодатный край! Есть на что посмотреть. Природа и всякое такое… Медицинское обслуживание на высоте. Совсем не плохая больница.

Журналист: — Терпеть не могу больницы. Тем более, с монашками. Но уж очень хочется застать его врасплох! Схватить за живое.

Феллини: — Доктор, ко мне все время рвется какой–то журналистик. Им, видите ли, постоянно требуются интервью. Можно подумать, что мне известна истина в последней инстанции. И нужно притворяться, что все знаешь, широко мыслишь, и можешь высказать точку зрения на проблемы человеческого существования, религии, политики, любви, подтяжек. А у меня нет идей общего порядка и я лучше себя чувствую, не задаваясь ими. Да, да! Без всяких шаблонных «высоких» идей!

Доктор: — Помилуйте, я лично запретил пускать в больницу посторонних! (заглядывает за ширму, не видит Журналиста) — Никого.

Журналист: — Разумеется, доктор не видит меня. Ведь я присутствую лишь в воображении синьора Феллини.

Появляется Дежурный: — Принесли цветы от мэра Рима! (две монахини вносят огромную корзину роз и уходят)

Доктор: — Тут записка! (передает Феллини)

Феллини, (прочитав): — Он называет меня «лучшим»… «Величайшей звездой на кинонебосклоне». Он прощает меня после нашей ссоры. Испугался, что я отдам концы, льстивая собака! Я должен позвонить.

Доктор сестре: — Приносите телефон. (Феллини) Только, пожалуйста, не долго, маэстро.